Парень крикнул высокого роста товарищу, неподвижно смотревшему на то, что делалось:
– Юрка! Обыщи другого гражданина! Может, и у него что под одежей!
Юрка продолжал неподвижно стоять, засунув руки в карманы. Подскочил третий парень и ощупал старикова спутника. Тот пожал плечами и покорно поднял руки, как перед грабителями. У него ничего не нашли.
Оська Головастое, наслаждаясь своею ролью и властью, сказал большому:
– Вы, гражданин, можете идти, а вас (к старику) мы попросим в отделение милиции для составления протокола.
– Да кто вы такие? Уголовный розыск, что ли?
– Легкая кавалерия.
– Ка-ва-ле-ри-я… То-то я смотрю, рожи как будто все свои, рабочие… Тьфу! До чего испоганились людишки!
Оська и Ромка повели старика в милицию. Сзади, понурив голову, брел Юрка.
В отделении милиции дежурный стал составлять протокол.
– У кого вы, гражданин, купили вино? Старик сердито кричал:
– Ни у кого я не покупал! Вчера вечером купил в лавке Центро-спирта! А сейчас с приятелем шли в лес выпивать. Оська торжествующе спросил:
– А зачем к Богобоязненному заходил?
– Не обязан я отвечать, к кому зачем заходил! Я свободный гражданин советского государства! Почетный! Рабочий, пролетарий! Имейте в виду! Куда хочу, туда и отправляюсь!
Несмотря на все расспросы, Богобоязненного старик не выдал. И с омерзением глядел на парней. Послали наряд милиционеров сделать обыск у Богобоязненного. Стали подписывать протокол. Оська сказал:
– Юрка, подпишись!
– Ну тебе!
Юрка махнул рукою и вышел из отделения.
Пропала безутратная веселость Юрки. Ходил он мрачный, рассеянный и, вспоминая, болезненно морщился. На работе не глядел на товарищей. Раз услышал за спиною, когда проходил к своей машине:
– Вон доносчик идет. Иван Иваныча Зяблова арестовывал, в милицию водил.
В курилке, когда он входил, разговоры замолкали.
В обеденном перерыве, когда Юрка в мрачной задумчивости стоял в очереди за супом в столовой нарпита, к нему взволнованно подошел Спирька. Глаза в пушистых ресницах смотрели из-под низкого лба враждебно. Спросил отрывисто:
– Тебя Лелька Ратникова записала в легкую кавалерию?
– Ну да, записала.
– Почему ж меня не записала? Вот стерва. Хуже я тебя, что ли!
– А я знаю? Чего сам не запишешься? Зайди в ячейку.
– Тебя она записала, а я сам пойду записываться! – Потер широкую переносицу. – Какая стерва, а?.. Будешь сегодня на молодежной вечеринке в клубе?
– Нет, не пойду. Невесело что-то мне.
– Лелька будет.
– А мне что!
– Я пойду.
Спирька сказал это с угрозой.
Пришел Спирька на вечеринку. В темно-синей сатиновой рубашке с густо нашитым рядом перламутровых пуговок от ворота почти до пояса. Разговаривал с Лизой Бровкиной и нервно смеялся. Она спросила:
– Что это ты какой веселый?
– Сейчас зуб себе вырвал.
– Шибко болел?
– Стану я больной зуб рвать! Здоровый, конечно. Чтоб золотой вставить.
Увидел в густой толпе Лельку. Сразу стал угрюмый. Угрюмо кивнул ей головой и отвернулся.
Лелька шла с Зиной Хуторецкой, каждая несла в руках по фотографическому аппарату. Вошли в боковую комнату. Над дверью была большая надпись:
...БЕСПЛАТНО! ПОРТРЕТЫ!
Каждый получит в конце вечера свое собственное изображение поразительного сходства!
Уже стояла длинная очередь далеко в коридор. Леля и Зина, давясь от смеха, защелкали аппаратами. Парни подбоченивались и принимали молодецкий вид, девчата придавали глазам томное выражение. Но это был шутовской номер: затворами щелкали впустую, а в конце вечера каждый снявшийся должен был получить в конверте грошовое зеркальце.
Спирька стал в очередь. Устроился так, чтобы попасть к Лельке. Стал в позу, выпрямился и придал лицу глубоко меланхолическое укоряющее выражение. Лелька щелкнула затвором и равнодушно сказала:
– Следующий!
Спирька постоял. Поглядел. Медленно вышел из клуба.
Вечеринка была грандиозная, – первый опыт большой вечеринки для смычки комсомола с беспартийной рабочей молодежью. Повсюду двигались сплошные толпы девчат и парней. В зрительном зале должен был идти спектакль, а пока оратор из МГСПС скучно говорил о борьбе с пьянством, с жилищной нуждой и религией. Его мало слушали, ходили по залу, разговаривали. Председатель юнсек-ции то и дело вставал, стучал карандашиком по графину и безнадежно говорил:
– Товарищи! Давайте будем потише!
В отдельных комнатах были устроены разные аттракционы. Распорядительницы-комсомолки с веселыми лицами зазывали желающих набросить удочкою кольцо на горлышко бутылки или с завязанными глазами перерезать ножницами нитку с тяжестью. В комнате № 28 танцевали под гармонику вальс, краковяк, тустеп. Здесь усердно отплясывал Васенька Царапкин, – в крахмальном воротничке, а из бокового кармашка пиджака выглядывал ярко-зеленый шелковый платочек. Танцевали больше парни с парнями, девчата с девчатами.
Внизу, в полуподвальном этаже, по длинному коридору только что начали новую эстафету в мешках. Лелька глядела с другими и смеялась.
Вдруг – треск и раскатывающийся звон разбитого стекла. У входа, в дверях, стоял Спирька. Рубашка была запачкана грязью, ворот с перламутровыми пуговками оборван, волосы взлохмачены, а в каждой руке он держал по кирпичине. Одна за другою обе полетели в окна. Звон и грохот. Ребята растерялись. А Спирька в пьяном исступлении хватал кирпич за кирпичом из кучи, наваленной для ремонта прямо за дверью, и метал в окна.